Идиллия — это по отношению к литературному тексту слово впервые было употреблено в 1 в. до н. э. в схолиях к Феокриту (34 вв. до н. э.), поэту эллинистической эпохи, среди стихотворений которого были произведения разных жанров: буколика, мимы, эпиллии (малые эпосы), энкомии и др. Латинизированную форму — «idyllia» (множественное число от «idyllium») — использовал в своих «Письмах» Плиний Младший, говоря о собственных стихотворных «безделках» и предлагая другу на выбор назвать их «эпиграммами, идиллиями, эклогами, или поэмками», но какого рода текст имелся в виду, осталось неясным. Не будучи терминологически определено первоначально, понятие идиллия становится в эпоху Возрождения одним из обозначений пасторали, синонимичным понятию эклоги.
Предложенное теоретиками 16-17 веков разделение пастушеской поэзии на эклогу, которая требует действия и диалога, и идиллии, предполагающую более статичность, лиричность и описательность, весьма условно.
С кризисом пасторали в конце 17 — первой поло вине 18 в. пути идиллии и пасторали расходятся: пастораль начинает восприниматься как жанр, ничем в жизни не укорененный, а потому фальшивый, в то время как идиллия предстает актуальной и художественно убедительной. Свидетельство этого нового качества идиллия — утверждение в общественном сознании понятия идиллического.
«Словом «идиллия», — писал В. Гумбольдт в 1798, — пользуются не только для обозначения поэтического жанра, им пользуются также для того, чтобы указать на известное настроение ума, на способ чувствования». «Способ чувствования», или, в терминологии автора, «характер восприятия» выступает тем реальным основанием, на котором объединяет идиллию в «широком» и идиллию в «узком» смысле Ф. Шиллер, формулирующий цель идиллической поэзии, которая, по его мнению, «всегда и везде одна—изобразить человека в состоянии невинности, то есть в состоянии гармонии и мира с самим собой и с внешнею средою» («О наивной и сентиментальной поэзии», 1795-96).
На пересечении линий постепенного угасания пасторали — с одной стороны, и становления идилли как формы, существенно сопричастной действительности, с другой, — прозаические «Идиллии» (1756) швейцарского поэта Соломона Геснера, наследовавшего природоописательной поэзии Дж. Томсона, А. Галлера, Э. Клейста и создавшего пронизанный глубоким лиризмом пейзаж, на фоне которого предаются своим будничным заботам добродетельные поселяне.
Геснерова идиллия, однако, еще тесно связана с пасторалью: ее персонажи — пастухи Золотого века. Именно это вызывает возражения идилли Г. Гердера («Феокрит и Геснер», 1767). И если вся предшествовавшая жанровая традиция была ориентирована преимущественно на Вергилия, а не на «грубого», с бытовыми подробностями Феокрита, то теперь главным ориентиром оказывается (в духе руссоизма и не без влияния Геснера превращающийся в «естественного») Феокрит.
Гердер объясняет своеобразие античной идилли климатом, характером и образом жизни древних и заявляет о возможности создания идилли на современном материале: «Во всех обстоятельствах жизни — там, где они не отдалены от природы.
Большой и новой становится область идиллии. Каждое сословие вносит в нее новые положения, новые краски, новое выражение». Мысль Гердера продолжил Шиллер, сопоставив пастушеские идилли «наивных» и «сентиментальных» поэтов явно не в пользу последних. По пути Гердера идет и Жан Поль, в 1804 определивший идиллию как «эпическое изображение полноты счастья в ограничении» при полном без различии «сцены, на которой разыгрывается действие».
В качестве идилли он называет роман О. Голдсмита «Век филдский священник» (1766), «Луизу» (1784) И. Г. Фосса, «Германа и Доротею» (1797) И. В. Гёте, свои романы «Жизнь премного довольного школьного учителишки Мария Вуца из Ауэнталя» (1793), «Жизнь Квинтуса Фикс лейна» (1795).
Об идиллическом характере современного эпоса, обратившегося к «ограниченным частным, домашним обстоятельствам в деревне и провинциальных городах», говорит Гегель, имея в виду Фосса и особенно Гёте, в произведениях которых оживлено «то, что составляет неотъемлемую прелесть в непосредственно человеческих отношениях «Одиссеи» и патриархальных образах.
Жанр, возникший в эпоху эллинизма, — когда частный быт впервые становится общественно значим и авторитетен, и слово внеисторической, бытовой реальности (слово серьезно-смеховых жанров, к которым в древности, наряду с буколической поэзией, относились басня, мим, мениппова сатира) потесняет в духовной сфере слово высоких жанров, — переживает в 18 в. (в Европе) — начале 19 в. (в России) свое новое рождение.
Интерес эпохи, в идеологическое поле которой входила тема человеческой индивидуальности и частного бытия, совпал с интересами изначально обращенного к приватному существованию жанра, лик которого прежде, пока риторическая культура не изжила себя, — был трудноразличим за преходящим и случайным, и пастораль претендовала быть единственной его возможностью. Вместе с бытом, прозой жизни как открытой эпохой поэтической темой пришла и идиллия — поэзия счастливого быта, «оправдание телесной реальности счастьем ее».
Идиллия в этом смысле стоит за большинством дружеских посланий начала 19 в. («Евгению. Жизнь Званская», 1807, Г. Р. Державина, «Мои пенаты», 1811-12, К. Н. Батюшкова — наиболее яркие примеры), многочисленными «похвалами сельской жизни» и «призываниями в деревню».
Ею осенена жизнь Лариных в «Евгении Онегине» (1823-31) А. С. Пушкина, и глубоко идиллична пушкинская «Осень» (1833). Счастливый быт окружает героев повести Н. В. Гоголя «Старосветские помещики» (1835), Обломова — у И. А. Гончарова («Обломов», 1859), Ростовых — в «Войне и мире» (1863-69) Л. Н. Толстого. «Поэзия обыденной жизни» предстает в поэме «Семейная идиллия» (1890) Д. С. Мережковского.
«Хотя с мыслью об идиллии, — писал Гоголь в «Учебной книге словесности для русского юношества» (1844-45), — соединяют мысль о пастушеском и сельском быте, но пределы ее шире и могут обнимать быт многих людей, если только с таким бытом неразлучны простота и скромный удел жизни. Она живописует до мельчайших подробностей этот быт, и как, по видимому, ни мелка ее область, не содержа в себе ни высокого лирического настроения, ни драматического интереса, ни сильного потрясающего события, хотя, по видимому, она не что иное, как все первое попадающееся на глаза наши из обыкновенной жизни, — но тот, однако, ошибется, кто примет ее в одном таком смысле.
Поэтому почти всегда управляла ею какая-нибудь внутренняя мысль, слишком близкая душе поэта… Ее можно назвать в истинном смысле картиною; по предметам, ею избираемым, всегда простым — картиною фламандской». Особенности идиллического хронотопа описал М. М. Бахтин, выделив «вековую прикрепленность жизни поколений к одному месту, от которого эта жизнь во всех ее событиях не отделена», ограниченность основными моментами — «любовь, рождение, смерть, брак, труд, еда и питье, возрасты», «сочетание человеческой жизни с жизнью природы, единство их ритма, общий язык для явлений природы и событий человеческой жизни».
Рядом с этой идилли, совершившей прорыв из чисто словесных пределов к смысловой реальности бытия, в русской литературе некоторое время продолжает существовать и идиллия как жанр в традиционно-риторическом смысле.
Именно с ней связана полемика 1820-х, развернувшаяся с выходом в свет сборника «Идиллии» (1820) «русского Геснера» В. И. Панаева. Выдвигается проблема создания национального — с оглядкой на «простонародного» Феокрита — эквивалента античному жанру, и свои варианты «русской» идилли предлагают: основной оппонент Панаева — Н. И. Гнедич, создающий героизированный образ современного ему крестьянина («Рыбаки», 1822).
Сам Панаев, стилизующий народную песню («Обманутая» Соревнователь просвещения… 1822. Ч. 20), Ф. Н. Глинка, прежде экспериментировавший в духе переведенной в 1818 В. А. Жуковским нравоучительной «простонародной» идиллия немецкого поэта И. П. Гебеля «Овсяный кисель» (1803), а теперь обратившийся к временам дохристианским («славянская идиллия» «Болезнь Милавы», 1823, «Славянская эклога» Благонамеренный. 1823. Ч. 21).
«Простонародные» идилли пишут А. А. Дельвиг («Отставной солдат», 1829) и П. А. Катенин («Дура», 1835). Порожденное эстетикой романтизма стремление понять чужую культуру именно как чужую приводит и к созданию идилли «во вкусе древних»: таковы стилизации Дельвига в сборнике 1829 и Катенина («Идиллия», 1831). Длившаяся десятилетие полемика о жанре после второго всплеска на рубеже 1830-х затухает: идиллия как жанр традиционалистской поэтики изживает себя.
Слово идиллия произошло от греческого eidyllion, уменьшит и от eidos, что в переводе означает — картина, вид.
